В последнее время все больше проясняю многие мучившие вопросы. В частности, один особенно болезненный - почему я перестала слышать стихи, как раньше. Хоть друзья и родственники продолжают [незаслуженно] величать меня поэтом, хоть я по-прежнему отношусь к действительности с поэтическим упоением, источник, из которого когда-то били ключом внезапные четверо- и больше-стишия, иссяк. Можно было, конечно, смириться с тем, что у меня изначально не было никакого поэтического дара, и закрыть тему. Но кто смирится с таким выводом? Только очень мудрый человек. А я стала искать ответ и нашла сейчас, когда решила перечитать свой маленький несостоявшийся паблик. Глядя на свои строки, я вспомнила, что всегда испытывала тот типичный страх, что "лучшие слова в лучшем порядке" уже пришли и это - максимум, который я могу выдать. Разумеется, они были несовершенны, и я понимала это уже тогда. Но мне казалось, что даже это, шероховатое и сырое - наивысший подарок, который нужно оберегать. Все сказанное, думалось мне, должно быть обосновано, иметь причину быть сказанным. А раз причина найдена и лучшие слова уже использованы, то это обязывает. И я цеплялась за свои стихи, стремилась слишком крепко привязать их к себе и слишком трепетно относилась к каждой строчке, к каждой рифме, к каждой удачной метафоре. Слишком любила то, что уже было написано, а не то, что могло прийти следом. А теперь я отпустила все свои предыдущие строки. На самом деле они не нуждаются ни в кураторстве ни в оправдании. Они просто приходили, я их записывала и это не значит, что они - наивысший результат, за который нужно цепляться. Пусть теперь они будут самоценны и независимы, как "янтарь и цедра" у Пастернака. Сад не заботится о плодах, которые падают с его ветвей в конце лета. Не буду заботиться и я.

Мама-Вселенная

Спасибо, что иногда позволяешь забываться.
Спасибо, что никогда не позволяешь забывать.

Vesperae

(19.08.2016)

Самый простой пирог - это шарлотка. Я могу рассказать ее рецепт даже проснувшись с абсентного похмелья после пятидневного стоунер-фестиваля: 3 яйца, 3 столовых ложки сахара, 3 столовых ложки муки и 3 яблока. Любовь к несложным рецептам мне привила мама, которая никогда не считает нужным подолгу простаивать у плиты во имя культа еды. И сегодня, в день ее рождения, я готовлю шарлотку. Даже если мы находимся в разных городах, я всегда пеку этот легкий и вкусный бисквит с яблоками. Миксеру больше лет, чем мне, и он - единственное, что удалось купить родителям, когда на сонный советский быт свалились девяностые с их дефолтом. Он содрогается и ревет, как самолет, но несмотря на солидный возраст, прекрасно справляется со своей задачей и взбивает яйца с сахаром в плотную пену. Теперь нужно просеять муку, нарезать яблоки и добавить корицу. Делая эти нехитрые процедуры, я чувствую приступ небывалой легкости и ловкости в руках. Каждый ингредиент как будто сам знает, как и в какой момент следует вступить в игру, и мне нужно лишь немного помочь ему в этом. Может быть, это небесное вдохновение - ведь сегодня Яблочный Спас и у православных в корзинках с самого утра лоснятся яблоки и благоухают букетики полевых цветов. А может быть, это летний вечер, его тепло и благостная тишина, помогают моей кулинарной алхимии. Закат расцвечивает небо в сочные алые и оранжевые тона, и мне на мгновение кажется, что сейчас снова май, что холодная осень не придет и счетчик времен года внезапно повернется вспять. От нахлынувшего светлого чувства мне тоже хочется носить свои сокровища в плетеной корзинке, стоять под сумрачными церковными сводами и верить. Запах корицы заполняет кухню, солнце сверкает в окнах (не менее величественно, чем на куполах!), а я надеваю свое любимое клетчатое платье и повторяю про себя самую искреннюю молитву: "Command me to be well..." Пожалуй, сегодня я верю в то, что она будет услышана.

Современный пригородный поезд плавно набирал скорость и кондиционеры добросовестно нагоняли прохладный воздух в вагон, больше напоминающий салон самолета, чем электричку. Приятный интерьер и количество отдыхающих настолько способствовали праздной курортной атмосфере, что даже местные с вожделением поглядывали на мерцающее за окном море. Я оторвалась от книги по поэтике акмеизма и посмотрела на электронное табло. +32 за бортом, мне осталось еще две станции - на ближайшие полчаса ничего нового.  Поезд, тем временем, подъезжал к центральному вокзалу и народ потихоньку толпился у выхода. К разрозненной кучке расслабленных отдыхающих и чуть менее расслабленных местных примкнула женщина, которая сразу привлекла мое внимание. Спортивные штаны из серой плащевой ткани, невнятная толстовка цвета хаки, шлепанцы на размер больше - все чистое и опрятное, но слишком отдающее неблагополучием. Былая смоль коротко стриженных волнистых волос смешана с серебром. На восковом лице с красивыми тонкими чертами - мучительный разлад телесной формы и духовного содержания. Женщина была сумасшедшей.  Она быстро шла по вагону и, тревожно оглядываясь, остановилась у выхода. Следом за ней шла полная девушка в коротком цветастом платье. Легкомысленная длина юбки и босоножки в несколько тонких ремешков делали ее ноги еще более громоздкими. 

- Никто тебя не преследует, мама - раздраженно проговорила девушка, вероятно, заучившая эту мантру наизусть - сейчас ты выйдешь.

Мама посмотрела на дочь и во всей ее осанке отразилось колебание - поверить ли? Но, кажется, поверила и уставилась - видящим, но не способным оценить взглядом, - на эстакады и новостройки, раскинувшиеся вокруг вокзала. Она негромко рассказывала воображаемому другу о том, что ее никто не обижает, о том, что у нее будет платье и о том, что она сначала поедет в красном вагоне, а потом в зеленом. Я закрыла глаза и слушала ее. Не содержание ее речей, но то, как она их произносила. Она говорила нараспев, хорошим грудным голосом: "сначала в красном, потом зеленом..." Ее интонация не была интонацией сумасшедшего - так плавно и ритмично разговаривают только хорошие чтецы. Казалось, еще чуть-чуть и слова ее встанут в рифму, выстроятся в стихотворную форму и, отряхнувшись от тяжелой бессвязности, обретут смысл.

И я подумала, что она могла бы читать мандельштамовское 

Дано мне тело — что мне делать с ним

Таким единым и таким моим?

и восхищаться простотой и совершенством этих слов. Но она ехала, не соображая куда, и всего лишь хотела убежать от преследователей.  

Поезд прибыл на вокзал. Смущенная дочь и толпа повлекли женщину к выходу, а я ехала дальше и читала о поэтике акмеизма, пока механический голос бодро и прозаично объявлял: "Boarding of the train has ended; the train is about to set off. The next station is..."