Google+ закрывается, но, надеюсь, это не коснется блогов, так как было бы жаль потерять все написанное здесь.
Well, anyway…
Второй «последний» пост под катом. Содержит спойлеры.
К творчеству ирландского драматурга и режиссера Мартина Макдоны я пришла через театральную постановку, хотя о фильме «Залечь на дно в Брюгге» слышала задолго до того, как во второй раз открыла для себя киевский Молодой театр. Первый случился еще в студенческие годы, когда кто-то из зарубежников отправил нашу группу смотреть «Дон Жуана». Тогда адаптация Мольера мне понравилась, но потом я почему-то надолго выпустила этот театр из поля зрения. И вот, буквально год назад я попадаю туда на спектакль «Однорукий» по пьесе “Behanding in Spokane” Макдоны, с чего началось увлечение и Молодым театром, и Макдоной.
В «Одноруком» рассказывается история человека, которому в детстве отрезали кисть руки (sic), и который теперь ищет ее по всему свету, набивая свой чемодан «возможными вариантами». Собственно, такой сюжетный каркас выглядит жутко, но видимая кровожадность – это только элемент сценографии, яркий визуальный якорь, удерживающий внимание. Пьеса эта об одиночестве, о лечении своих душевных травм, о человечности и сострадании, а также о поиске особой, «высшей» справедливости. Поэтому на место лишения руки можно вставить что угодно – школьные конфликты, проблемы в семье, пережитые несчастные случаи и катастрофы. Да и просто – ощущение беспомощности и ранимости перед страшным миром. И метафора утраты конечности здесь более чем уместна – кто может чувствовать себя беспомощнее, чем инвалид без руки?..
Я не напрасно так подробно описываю «Однорукого», потому что в «Залечь на дно в Брюгге» автор использует тот же прием – раскрытие душевной травмы через боль и страшную физиологию. Но при этом в обоих произведениях есть над чем улыбнуться. Более того, в определении макдоновских произведений часто фигурирует слово «комедия».
Вообще, это довольно распространенное заблуждение – в комедии обязательно должно быть смешно от первой до последней минуты. На самом деле, определяющий признак драматических жанров – это тип разрешения конфликта. Если в трагедии конфликт разрешается только смертью главных героев, то в комедии персонажам удается тем или иным способом найти выход и остаться в живых. Есть еще драма – нечто среднее, где никто не умирает, но и благополучный финал, в силу определенных причин или особенностей героев, невозможен.
Но, конечно, чем дальше продвигается литературный процесс, тем больше углубляется проблематика и чистые жанры ее уже не удовлетворяют. Поэтому Макдона не церемонится и сообщает своим произведениям предельные, крайние степени проявления каждого из жанров. И поэтому я говорю, что “In Bruges” – это и драма, и трагедия, и комедия в одном флаконе.
Исполнители главных ролей и сам автор.
Если перенести героев с улиц Брюгге на театральную сцену, в восприятии почти ничего не изменится – фильм смотрится именно как пьеса. Чувствуется единство времени, места и действия и никакой повествовательной растянутости – только чистое действие! Но автор сделал довольно хитрый ход, избрав местом событий живописный европейский городок: это и красиво, и помогает в преодолении сценической замкнутости. В сочетании с музыкой Картера Беруэлла получилось очень эффектно и динамично.
Вся история насквозь пронизана ощущением неотвратимой, фатальной связи всех вещей – то самое «ружье», которое должно непременно выстрелить. Канадцы, с которыми дрался Рэй, оказываются в том же поезде; пуля, которую Гарри приобретает, чтобы застрелить Рэя убивает его самого и все случайности органично срастаются в одной точке, чтобы разразиться в кульминацию.
Пожалуй, главная поднимаемая Макдоной тема – это смерть Бога и ребенка (что, оказывается – одно и то же), смерть, как правило, безнаказанная. Этот мотив появляется уже в «Одноруком» (герой лишается руки в юном возрасте), фигурирует в Брюгге, и продолжается также в последней работе Макдоны, «Три билборда…», где мать пытается заставить шерифа расследовать убийство дочери-подростка. В данном же фильме очень тонкий момент – Рэй случайно убивает мальчика на задании, где ему сказано убить священника. Этим промахом он также «убивает» и себя – свою молодость и таланты, свое душевное спокойствие, совесть. Жестокое обращение со служителями культа и вообще с моралью часто приводит к тому, критики отмечают «безбожие» макдоновских пьес. Но он, будучи поэтом крайностей, доводит безбожие до такой степени, что оно оборачивается… богоискательством.
Так как Бог мертв, то нет и морального ориентира, некоего стержня, регулирующего поступки. И мятущиеся герои, эти истязаемые дети как будто пытаются выйти к ориентиру наощупь. Где же эта высшая правда, где же справедливость? Кто должен ответить за отрезанную руку? За смерть? За крах чистоты и сострадания? И тем более парадоксальный характер это богоискательство приобретает, когда о понятиях чести мы узнаем от криминального авторитета (Гарри). Идиллическая картина его богатого дома и гармоничной семьи контрастирует с его делами. В конце концов, священника «заказывает» именно он. И именно он является носителем самых железных принципов, не признающих ни малейшей поблажки: тронул ребенка – застрелись на месте. Однако сочувствуем мы не ему, а Рэю и в этом урок: следование "правильным" принципам и догмам не равняется благородству.
В классической трагедии, как правило, показаны высочайшие вершины морали и достоинства. Но мы-то уже в постмодернизме, и тут нигде не указано, что хорошо и что плохо. Очень наглядная метафора в фильме – война черных с белыми, которую герои обсуждают в какой-то мутной квартире с девицами и дорогами кокаина. Здесь, конечно, имеется в виду война «хороших» с «плохими». Но эпатирующая расистская тематика (кстати, в «Одноруком» она тоже присутствует) – это тоже верхушка айсберга, выкрашенная в кислотный цвет. Под ней Макдона прячет идею о том, что на самом деле нет хороших и плохих, все глубже и многограннее. Неожиданные судьбы главных героев становятся примером – так, изначально «хороший» полицейский Кен становится киллером после смерти любимой жены. Не нужно судить, говорит автор – жизнь оборачивается по-разному. И здесь очень хочется вспомнить земляка Макдоны, великого остроумца и индивидуалиста, Оскара Уайльда с его “Every saint has a past, and every sinner has a future”.
Брюгге все-таки оказывается для Рэя тем самым Чистилищем, которое они с Кеном разглядывали на картине Босха. Тут он встречает Хлою, что довольно символично: в «Божественной комедии» Данте встречает Беатриче на верхних уровнях Чистилища. Даже не знаю, Макдона сделал это намеренно или в мировой литературе есть какое-то волшебное золотое сечение, витающее в информационном поле.
Конфликт в “In Bruges” тем и разрешается, что Рэй остается в Чистилище наедине с этой многогранностью, с возможным будущим и у него есть выбор: «спасти другого мальчика» (то есть, себя), раскаяться, сесть в тюрьму, пытаться примириться с прошлым, стать кем-то – все перед ним.
Крайне отрицательный герой, Гарри, застреливается из-за нелепой ошибки, крайне положительный герой, Кен, погибает, стремясь спасти Рэя. Уравнение решается. Мертвая и неработающая догматическая мораль Гарри уравновешивается подлинной человечностью Кена. Итак, протагонист и антагонист упразднены, остается только третий, не хороший, и не плохой – тот самый the ugly (я не перестаю восхищаться, как же все-таки Леоне подметил расстановку сил!). И вопрос остается открытым: что истинно и что правильно, и чего больше – saint’a или sinner’a? А может быть, мы все «как Тоттенхем» – балансируем где-то на границе триумфа и фола. И потому правы.
Комментариев нет:
Отправить комментарий